Краткое содержание "Валя" Тэффи

Краткое содержание "Валя" Тэффи

 Мне шел двадцать первый год. 
     Ей, моей дочери, четвертый. 
     Мы не вполне сходились характерами. 
     Я была в то время какая-то испуганная, неровная, либо плакала, либо смеялась. 
     Она, Валя, очень уравновешенная, спокойная и с утра до вечера занималась коммерцией — выторговывала у меня шоколадки. 
     Утром она не желала вставать, пока ей не дадут шоколадку. Не желала идти гулять, не желала возвращаться с прогулки, не желала завтракать, обедать, пить молоко, идти в ванну, вылезать из ванны, спать, причесываться, — за все полагалась плата — шоколадки. Без шоколадки прекращалась всякая жизнь и деятельность, а затем следовал оглушительный систематический рев. И тогда я чувствовала себя извергом и детоубийцей и уступала. 
     Она презирала меня за мою бестолочь — это так чувствовалось, но обращалась со много не очень плохо. Иногда даже ласкала мягкой, теплой, всегда липкой от конфет рукой. 
      — Ты моя миленькая, — говорила она, — у тебя, как у слоника, носик. 
     В словах этих, конечно, ничего не было лестного, но я знала, что красоту своего резинового слоненка она ставила выше Венеры Милосской. У каждого свои идеалы. И я радовалась, только старалась при посторонних не вызывать ее на нежность. 
     Кроме конфет, она мало чем интересовалась. Раз только, пририсовывая усы старым теткам в альбоме, спросила вскользь: 
      — А где сейчас Иисус Христос? 
     И, не дожидаясь ответа, стала просить шоколадку. 
     Насчет приличий была строга и требовала, чтобы все с ней первой здоровались. Раз пришла ко мне очень взволнованная и возмущенная: 
      — Кухаркина Мотька вышла на балкон в одной юбке, а там гуси ходят. 
     Да, она была строга. 
     Рождество в тот год подходило грустное и заботное. Я кое-как смеялась, потому что очень хотела жить на Божьем свете, и еще больше плакала, потому что жить-то и не удавалось. 
     Валя со слоненком толковала целые дни про елку. Надо было, значит, непременно елку схлопотать. 
     Выписала, по секрету, от Мюра и Мерелиза картонажи. Разбирала ночью. 
     Картонажи оказались прямо чудесные: попугаи в золотых клеточках, домики, фонарики, но лучше всего был маленький ангел, с радужными слюдяными крылышками, весь в золотых блестках. Он висел на резинке, крылышки шевелились. Из чего он был, — не понять. Вроде воска. Щечки румяные и в руках роза. Я такого чуда никогда не видала. 
     И сразу подумалось — лучше его на елку не вешать. Валя все равно не поймет всей его прелести, а только сломает. Оставлю его себе. Так и решила. 
     А утром Валя чихнула, — значит, насморк. Я испугалась. 
      — Это ничего, что она на вид такая толстуха, она, может быть, хрупкая. А я не забочусь о ней. Я плохая мать. Вот ангела припрятала. Что получше-то, значит, себе. «Она не поймет»!.. Оттого и не поймет, что я не развиваю в ней любви к прекрасному. 
     Под сочельник, ночью, убирая елку, достала и ангела. Долго рассматривала. Ну, до чего был мил! В коротенькой, толстой ручке — роза. Сам веселый, румяный и вместе нежный. Такого бы ангела спрятать в коробочку, а в дурные дни, когда почтальон приносит злые письма и лампы горят тускло, и ветер стучит железом на крыше, — вот тогда только позволить себе вынуть его и тихонько подержать за резиночку и полюбоваться, как сверкают золотые блестки и переливаются слюдяные крылышки. Может быть, бедно все это и жалко, но ведь лучше-то ничего нет... 
     Я повесила ангела высоко. Он был самый красивый из всех вещиц, значит, и надо его на почетное место. Но была еще одна мысль тайная, подлая: высоко, не так заметно для людей «маленького роста». 
     Вечером елку зажгли. Пригласили кухаркину Мотьку и прачкиного Лешеньку. Валя вела себя так мило и ласково, что черствое сердце мое оттаяло. Я подняла ее на руки и сама показала ей ангела. 
      — Ангел? — деловито спросила она. — Давай его мне. 
     Я дала. 
     Она долго рассматривала его, гладила пальцем крылышки. 
     Я видела, что он ей нравился, и почувствовала, что горжусь своей дочерью. Вот ведь на идиотского паяца не обратила никакого внимания, а уж на что яркий. 
     Валя вдруг, быстро нагнув голову, поцеловала ангела... Милая!.. 
     Тут как раз явилась соседка Нюшенька с граммофоном и начались танцы. 
     Надо бы все-таки ангела пока что спрятать, а то сломают они его... Где же Валя? 
     Валя стояла в углу за книжным шкафом. Рот и обе щеки ее были вымазаны во что-то ярко-малиновое и вид ее был смущенный. 
      — Что это? Валя? Что с тобой? Что у тебя в руке? В руке ее были слюдяные крылышки, сломанные и смятые. 
      — Он был немножко сладкий. 
     Нужно скорее вымыть ее, вытереть ей язык. Может быть, краска ядовитая. Вот о чем надо думать. Это главное, Кажется, слава Богу, все обойдется благополучно. Но отчего же я плачу, выбрасывая в камин сломанные слюдяные крылышки? Ну, не глупо ли? Плачу!.. 
     Валя снисходительно гладит меня по щеке своей мягкой рукой, теплой и липкой, и утешает: 
      — Не плачь, глупенькая. Я тебе денег куплю.